На прошлой неделе былы опубликованы результаты исследования той части беларусского гражданского общества, которая остается в Беларуси. Исследование проводил Беларусский институт реформы и трансформации публичного администрирования (BIPART). К сожалению, эти данные почему-то не очень представлены в нашем информационном пространстве.

Мы попробуем компенсировать этот недостаток и расскажем о некоторых вещах, которые особо привлекли наше внимание. Нам представляется важным это сделать не только потому, что само исследование значимое, но и потому что важен его объект, то есть именно организации гражданского общества, которые сегодня остаются в Беларуси. Ведь мы — экспертное сообщество, журналисты, политики — часто говорим о том, что гражданское общество в Беларуси уничтожено. Говорим о репрессиях против активистов,  о вынужденнной релокации структур ОГО, о количестве заявок на самоликвидацию… И создается ощущение, что гражданскому обществу в Беларуси — все, гамон.

Не гамон.

С одной стороны, да, институциализированная архитектура гражданского общества демонтирована, разрушена почти до основания (за три года ликвидировано или находится в стадии ликвидации практически половина от того состава, который был до 2020 года). И материалы данного исследования это подтверждают.

С другой стороны — в Беларуси осталось достаточное количество людей, которые раньше строили это общество, и они частично продолжают что-то делать. Более того, часть структур гражданского общества сохранилась, и они также функционируют, даже в текущей ситуации. И исследование — именно про них.

Очевидно, основным фактором, определяющим существование и возможности деятельности в Беларуси до сих пор остаются репрессии режима. Их проводниками являются как силовые органы, так и местные власти. Под фактический запрет в Беларуси попадает не только совместная гражданская активность как феномен, но даже само слово «активизм» (хоть политический, хоть гражданский, хоть какой). Запрет действует даже на уровне риторики и самоидентификации. Разрешенный максимум, как говорят респонденты в исследовании, — это «волонтерство».

При этом в репрессивных практиках достаточно значимым оказывается человеческий фактор, что хорошо видно в регионах. Так, например, во многом именно от него зависит степень интенсивности репрессий на местах. И чтобы нивелировать этот момент власти в регионы отправляют «варягов» — силовиков из других городов для максимально жестких хапунов, задержаний и зачисток.

Репрессии и их давлеющая атмосфера в первую очередь сказываются на изменении форматов активностей структур ОГО — они практически полностью ушли в “партизанский”, ненаблюдаемый формат. На первое место выходят модели вынужденных самоограничений в мероприятиях и самоцензура в онлайн-деятельности.

Но — и это принципиально! – организации гражданского общества не складывают руки, а продолжают делать то, что могут. Доминирующими практиками становятся фокус на локальных проблемах, небольшие оффлайновые мероприятия, информационная работа, поддержка творческих активностей, образовательно-консультационная деятельность и поддержка социально уязвимых слоев, экспертная и исследовательская практики.

Кроме изменения форматов деятельности атмосфера репрессий сказывается на отношениях между активистами и организациями. Отмечается рост взаимного недоверия – на людей давит постоянное пребывание под колпаком у силовиков, возникают вопросы к тем организациям, которые пока не уничтожены.

Еще одна существенная проблема “партизанского” формата существования –– информационная изоляция. Это значит не только то, что люди перестают делиться информацией о происходящем, но и масимальный уход организаций из информационного поля, отказ от продвижения и собственных “брендов”, и информации о своих ивентах. В результате действительно в информационном пространстве создается вакуум на месте сведений о деятельности гражданского общества.

То есть деятельность есть (хотя и в несопоставимых масштабах с тем, что было несколько лет ранее), но о ней никто не знает.

Между тем, структуры ОГО работают. Да, в «партизанском» режиме; да, «травоядно»; да, иногда на грани превращения в ГОНГО, но — существуют и продолжают свою деятельность.

Второй позитивный момент — это факт, что при всех опасностях беларусские активисты все же стараются сохранять горизонтальные связи между теми, кто уехал, и теми, кто сейчас в Беларуси. Важно, что в какой-то мере сохраняются и связи организаций гражданского общества с людьми на местах, причем как с реципиентами услуг ОГО, так и с теми, кто потенциально готов включиться в деятельность таких организаций. Да,  несмотря на осознание всех рисков, в организации гражданского общества продолжают приходить и новые люди.

Как нам представляется, самый главный вывод исследования состоит в том, что на базе исследования авторам удалось показать, каким образом сейчас в Беларуси возможна «партизанская» деятельность организаций (структур, сообществ) гражданского общества.

А главное достоинство (как исследования, так и беларусского гражданского общества) состоит в том, что  в «закатанной под асфальт» Беларуси оказалось невозможно задушить запрос людей на активность и самостоятельность, на самоорганизацию и общественную деятельность, на солидарность и гражданственность.

Отсюда задача — не обесценивать деятельность тех, кто остается в Беларуси. Искать возможности сотрудничества и поддержки, изобретать безопасные форматы коллабораций и мультиплицирования положительного опыта. 

Потому что даже под асфальтом остается запрос на солидарность и действия на благо Беларуси.

Фото: bbc.com